Книга: Могусюмка и Гурьяныч - Часть 1. Завод. Глава 1. Гроза
Саксачьи овчины, тяжелые цибики чая, канаусовые ткани, выбойку, верблюжью шерсть тюками, шерстяные ковры азиатской работы закупил Захар Булавин у бухарцев и киргизов.
Насмотрелся на ярмарке разных чужестранных товаров, привезенных из-за степи меднолицыми купцами в тюбетейках и полосатых халатах. Ездил для потехи на верблюде, ходил на басурманскую гулянку слушать горестную протяжную плясовую с барабанным боем. Но озорства избегал и пьяным, как другие уральские купцы, не напивался.
...В воздухе парило, влажный жар томил путников, кони ленились бежать рысью. Долина стрекотала тысячами туков. За лугом виднелись горные вершины, увенчанные округлым каменистым куполом — Яман-Таш, как старинной татарской шапкой.
После смерти родителя, лавочника, возившего по башкирским деревням и в заводский поселок цветные ситцы,, краски для самотканых сукон и холстов, наследник его поставил дело по-своему. Старую лачугу сломал, взял из конторы отцовский капитал, лежавший у завода на сохранении, пустил деньги в оборот.
На базаре выстроил новую лавку, заказал мастеру по- торжного сарая в заводе железные створки и болты для дверей и окон, закупил под Косотуром на Златоустовском заводе тяжелые замки.
Поставил в новом селении пятистенный дом с горницей в четыре окна. Зажил с молодой женой на славу.
Начал ездить на сибирские ярмарки. Из Ирбита привез материй с узорами, янтарных бус, кашемировых шалей.
Возвратился домой на завод, распродал товары и заработал чистыми по восемь гривен на рубль.
Удача окрылила его. Хотелось еще хватить денег, охота была поглядеть чужие стороны. Забрал с собой приказчика, покатил в степь.
Отвез Захар на продажу полосового железа. В обратный путь на меновом дворе загрузил наемные подводы низовских мужиков красным товаром. Низовцы — жители околозаводской деревни. Заводские говорят про них, что это народ-зверь.
Свой человек—приказчик Санка присматривает за отставшим в пути обозом. Был он еще мальчиком привезен на завод отцом Захара из чужих краев. Вырос Санка в доме у Булавиных и на всю жизнь приучен был благодарить хозяев за кусок хлеба.
— Лучше чужого в лавке держать, чем наших варнаков,— говорил покойный лавочник, — здешних к своей лавке не приучишь.
Вырос Санка верным приказчиком Булавина. Был он человек сильный, способный по суткам работать без устали. В дороге при перевозках умел сохранить товар, а в лавке был незаменим: торговал быстро и ловко, хорошо умел считать, знал, с кем и как надо обойтись.
...Тройка остановилась. Лошади махали головами, взмыленные, усталые от подъема на холм. Начались лесистые отроги восточного склона хребта.
— Нынче придет мой обоз, народ сбежится смотреть на товары, богатые башкиры глаза проглядят и без обновы не уйдут из лавки. Это им не владимирский офеня... Конец приходит сарпинщикам, коснякам, венгерцам ...
...С вершины по крутому спуску тройка пошла упираясь, весело рванула у подножья, и тарантас покатился по накатанной пыльной дороге. Въехали в кустарник. Прозрачный ключ струился в чаще черемушника. Ветви низко нависли над головами. Ямщик хватал их и отгибал в стороны.
Из прохладной пади поднимались в гору вязкой от песка дорогой по опушке соснового леса.
Подул свежий ветер. Закачались ветвистые бровицы. Кустарник на обрывах гнулся к земле.
Из-за леса поползли облака, подернутые синевой. Небо обволакивалось со всех сторон.
— Быть дождю, — проговорил Захар. — Останови-ка коней, — тронул он кучера и полез из тарантаса. Разгреб сено, достал дорожный чепан крестьянской шерсти.
Ямщик проворно слез с облучка и суетливо пособлял купцу одеваться. Помог Захару залезть обратно, сам надел старый армяк, перепоясался мочальной веревкой, вскочил на место, тронул вожжами коней, озираясь на небо.
— Ну-ка, пошли...
Ветер налетал рывками, шумы волнами заходили в вершинах, деревья застонали, зашатались, лес зарокотал. Солнце скрылось, и небо затянуло тучами. Все кругом потемнело.
Издалека послышался раскат грома.
— Гроза, — молвил ямщик, оборачивая бородатое лицо.
— Вороти к Трофиму на кордон, — приказал Булавин.
Мужик приударил по коням. На перекрестке свернул с большой дороги на проселок.
Снова прогремел гром. Купец и крестьянин, сняв шапки, перекрестились. Из-за каменных гребней гор появилось черное облако. Захар, ухватившись за кушак возницы, оглядывал небо.
По краям грозовой тучи плясали лохматые обрывки облаков. Туча шла низко и быстро. Вокруг становилось все темней и темней.
Избушка лесника была недалеко, и дорогу кучер знал хорошо. Не впервой завозил он путников к Трофиму.
— Но-но, лодырь, ходи, — дернул старик коренника.
Не докончил он последнего слова, как молния переполоснула тучу наискось, разбежалась зигзагами вниз, столб огня упал в чащу леса, и невдалеке от проселка треснула и запылала высоченная кондовая лесина. Гром покатился по всей туче и грянул над тарантасом купца коротко, но с 1акой силой, словно на небе выстрелили из громадной пушки.
Кони шарахнулись в сторону.
— Ну-ну, окаянные, запутались!.. — хрипло кричал ямщик.
Нахлестанная тройка помчалась вперед. Тарантас запрещал на колдобинах и буераках. Слышно было, как по лесу приближался ливень. Пылающая сосна озаряла дорогу красноватыми отблесками.
Вот туча начала заволакиваться дождем, западали, зачастили крупные капли, снова сверкнула молния, грянул гром.
Тарантас вылетел на поляну. За протокой чернела избушка лесника. Тройка неслась к жилью, кони летели во всю прыть, чуя пристанище. Ямщик только натягивал вожжи.
Налетел ливень, захлестал потоками воды, заплескался в тарантасе. Дорожный чепан Булавина и армяк возницы мгновенно вымокли.
Проехали мостик через рукав речки — лесник жил как бы на островке, — остановились у сторожки. Трофим, седой, но еще Крепкий старик, выбежал встречать путников, накрыв голову и спину мешковиной.
— Здравствуй, здравствуй, любезный! Скорее в избу пожалуй, а тут уж мы с ямщиком управимся, — приговаривал он, помогая купцу выбраться из тележки.
Дождь хлестал вовсю. Булавин захватил кожаную сумку с деньгами и дорожными вещами, скинул в сенях намокший чепан и вошел в избу.
Там были двое башкир, не знакомых Булавину. Один из них лежал на лавке. Он с тревогой привстал, когда вошел Захар. Лицо у него рябое, а черные густые брови у переносицы приподнялись вверх, отчего выражение лица было жалобное. Оглядев купца, он успокоился и снова прилег, повернувшись лицом к стене.
Другой сидел на полу у печи и озабоченно осматривал старое кремневое ружье. Краснощекое лицо его выражало энергию и упорство. Близ табурета лежали мешочки с порохом и с пулями, шомпол, пыжи, сумка, охотничий нож. Все изобличало в нем охотника, завернувшего на перепутье к старому зверобою Трофиму, у которого было много друзей среди окрестных башкир.
Захар перекрестился на иконы и, не здороваясь с незнакомцами, пролез за стол, открыл сумку, проверить — не замочило ли дождем перепись товаров, купленных на ярмарке.
Захар был грамотный. Мальчиком он учился в крепостной школе, где из детей заводских крестьян готовили служащих конторы. После закрытия крепостной школы Захара за тридцать копеек в год доучивал церковный пономарь.
Вошел лесник, широкогрудый, коренастый старик с окладистой бородой.
— Давненько не заглядывал к старику, Захар Андреич! Все в своем занятии. Ну, рассказывай, откуда едешь, а я тебе пошабашить соберу щец да каши, баба-то у меня в лесу, с утра ушла, да, видно, бурю в шиханах просидит.
Из русской печки лесник вытащил горшок со щами, сунул в него деревянную ложку, накрыл широким ломтем хлеба — подал гостю.
— Чем бог послал, не обессудь, Захар Андреич.
— С ярмарки еду, Трофим, с ярмарки, да от непогоды к тебе завернул, а то к ночи хотели быть на заводе, — окая, заговорил Захар.
— Да что ты, любезный, по ночам хребтом теперь не езда. Не ровен час, Могусюмка с башкирцами, слышно, опять в нашей стороне появился.
Снова ударил гром. Лесник и купец невольно взглянули в крошечное окно. Ливень лил с прежней силой. Избушка вздрагивала от порывов ветра.
— Могусюмка нам не опасен, — отвечал купец. — Он у нас на заводе ходит открыто, ему наших трогать не расчет. Могусюмка лошадьми живет, от него лошадникам беда, богатым башкирам, а на заводе какие кони...
— Не говори, Захар Андреич, давеча под Курк-аркой на караван налет был. Нынче по кочевкам ездили городские,
— Разве поймают? — усмехнулся Захар. — Он ловкий...
... Дверь отворилась, в избу вошел ямщик. Захар отдал ему остатки щей. Старик уселся у двери, поставил горшок па колени и жадно хлебал варево. Трофим подал кашу.
— А я ныне на сохатых ходил — тебя вспоминал... Под Арвяком на солончаках каждый раз встречаю то табуном, то в одиночку. Солонцы лизать приходят. Отдыхай от ярмарки, да поедем зверя бить в урман. А, Андреич, как бывало?
Снова налетел порыв ветра.
В лесу раздался треск, и слышно было, как падала лесина. Треск повторился снова и снова, по лесу деревья валились наземь, и гул от паденья пошел по тайге. Дождь затих на мгновение и вдруг полил с новой силой.
— Бушует, — молвил Трофим. — Вот с Хибетом собрался на охоту нынче, — кивнул он на башкира с ружьем. — На Бердагуловском курене житья не стало от медведей. Что ни ночь — то конь задранный. Куренный обещает нам с Хибеткой награду от заводской конторы, если зверей отвадим. Хибет, выбьем, что ли, косолапых?
Тот, кого назвали Хибетом, положил ружье на скрещенные ноги, поднял голову и, прежде чем начал говорить, улыбнулся. Лицо его, за миг до этого озабоченное и суровое, мгновенно преобразилось. Глаза сощурились и заблестели лукавством.
— Ружьем стреляем, конечно, возьмем. Зверь куда девается? Наш будет, — молвил он.
— Хибет отчаянный, жизни не жалеет, — говорил Трофим.— Дед у него старик теперь, уж на охоту не ходит. Был Хибет еще мальчишкой, и дед был малость помоложе, так учил его с рогатиной брать зверя. Одна у нас беда, — хлопнул он по плечу охотника, — как деньги в кармане, так на завод: накупит вина и куролесит. Кругом нынче башкиры пьяницы пошли. Своего закона не уважают. Зря контора водкой торгует.
Хибет смущенно отвернулся и снова занялся ружьем.
— Отец у него Бикбай... Знаешь? Иван, ты, поди, знаешь?
— Как же, знаю старого Бикбая, — ответил ямщик. Но знает ли Хибетку — не сказал.
— У Бикбая кочевка недалеко, где башкирская земля начинается. Он теперь совсем переехать хочет. У него шалашик был тут прежде, приезжал только на лето, а нынче лес заготовил, хочет юрту строить. Поближе к заводу...
Трофим зажег лучину. Гроза проходила. Ветер стихал, гром гремел в отдалении. Дождь еще лил, но не так сильно.
Башкирии, спавший на лавке, зашевелился.
— Это кто у тебя? — спросил Захар.
— Проезжий человек. Видно, из дальних башкир, да не то больной, не то напуганный, все молчит, да в углы жмется.
Башкирии на лавке поднялся. Жалобное рябое лицо его, помятое после сна, казалось еще более безобразным.
— Куда едешь? — спросил его Захар.
Тот развел руками и не ответил.
— Чего это ты?
— Бельмэем,— отвечал башкирин.
— Ну-ка, Иван, — молвил купец ямщику, — спроси, откуда он, куда едет.
Ямщик Иван был родом из Низовки, где все мужики толково объяснялись по-башкирски. Он спросил проезжего: тот что-то буркнул в ответ, поклонился леснику и вышел из избы.
— Озорной башкирец, не хочет отвечать, — сказал Иван.
Захар больше не любопытствовал и стал готовиться ко сну. Из сеней принес чепан, развесил на печи, снял со стены и постелил на лавке полушубок, положил в голову дорожную сумку, снял поддевку, стал молиться на образа.
Хибетка кончил возиться с ружьем и устраивался спать на полу у печки. Пока купец молился, Хибетка затих, чтоб не отвлекать русского. Лучина гасла, в избе становилось темно. Дождь стихал. Помолившись, Захар разулся, лег на лавку, укрылся поддевкой.
Тряская дорога, ливень, буря, лесной пожар утомили купца.
«А жаль, что не добрался ночью до завода», — подумал Захар и представил себе, как бы он приехал на завод, постучал бы в ставень и как бы встретила его жена... У него для Настасьи сережки дорогие куплены у московских купцов на ярмарке.
Сквозь дремоту слышал, как, хлюпая копытами по лужам, кто-то проехал мимо дома.
«Башкирец-то, верно, озорной, если ночью в путь торопится. И конь-то его, поди, ворованный», — мелькали у Захара обрывки мыслей.
Дверь скрипнула. Лесник зашел, задул лучину, кряхтя полез на голбец. Кучер храпел в ногах у Булавина. Хибет ворочался возле печки.
Снова вспомнил о Настасье. Представилось ему, будто плывет она в лодке по пруду. Феклуша гребет, а Настасья правит.
Потом вдруг ударил огонь с неба и попал в новую лавку.
«Слава богу, что обоз-то не пришел домой, а то бы все товары погорели!» — подумал Захар и побежал за водой к колодцу, но и оттуда вылетело пламя. А кругом дома загораются, и выхода нет с улицы...
— Андреич, родимый, проснись-ка, — шевелил купца в потемках кучер.
— Чего тебе? — очнулся Булавин.
— Неспокойно здесь, возле кордона в лесу недобрые башкирцы. Ты уж не засыпай, как бы худо не было...
Захар приподнялся, присел на лавке.
— Вышел я коней проведать, — продолжал мужик, — слышу за протокой разговор. Я в стайке притаился. Слушаю: Хибета нашего расспрашивают про какого-то Гей- пиатку: куда, мол, и откуда проехал? Хибет им объясняет: мол, с вечера грозу пересидел у лесника, а уехал к ночи поздно, как прошла буря. Чую, недобрые люди. По разговору видать... Хибетка у них свой человек в здешних лесах. Либо конокрады, либо разбойники. После спрашивали Хибета, кто в избе ночует. Как он сказал, что купец с ярмарки едет, я кинулся тебя будить. Да уж больно крепок ты спать. Этак ограбят, а ты и не услышишь.
— Много их? — пришел в себя Булавин.
— В потемках не видать, а по голосам человек пять или шесть, а может быть, и больше.
Захар стал всматриваться в окно. Дождь кончился. На небе ярко светили звезды. В лесу было темно. Черные иглистые ветви елей висели над рекой. По берегу, к мосткам — Захар различил — приближалась ватага людей.
На полатях завозился Трофим.
Булавин отвернулся от окна, пошарил под лавкой, нащупал сапоги, обулся.
Ямщик сидел здесь же на скамейке.
— Ну, Иван, — сказал купец, — наше дело держать ухо востро.
— Зря тревожишься, почтенный, — раздался с полатей голос лесника.
Он торопливо стал слезать, зашлепал босыми ногами по полу.
— Хибет — надежный парень. У башкирцев промеж себя свои дела идут, нам от них не беда. Не встречай их в темном лесу на хребте, а в моей избе от них худа не будет. Я их сейчас погоню. Вам, низовцам окаянным, — обратился он к ямщику, — всюду воры да беда, а сами-то... Ты не тревожься, Захар Андреич, я живо их успокою. — И лесник босой выбежал из избы.
В окне при свете звезд видно было, как он перешел мосток и присоединился к башкирам. Они долго разговаривали, размахивая руками, потом двое отбежали в лес, вывели лошадей. Башкиры вскочили в седла, и вся ватага поскакала через мосток к дому.
— Шабаш, Андреич, пропали!.. — завопил Иван и кинулся закрывать дверь.
— Будет дичать-то, — схватил мужика за ворот Захар.—Сиди помалкивай.
Всадники от мостка свернули в сторону и промчались берегом. Там, где протока сошлась на отмелях с главным руслом, перебрели реку, и вскоре их черные силуэты слились с дремучим лесом на другом берегу.
Трофим и Хибет возвращались молча. Оба прошли за угол избы.
Прокричал петух.
— Ну, слава богу, пронесло! — с облегчением молвил крестьянин. — А все-таки люди недобрые, да и за лешим-то Трофимом слава нехорошая ходит! Я сам не верил, думал, наша Низовка зря баласничает, ан и верно: с волками жить — по-волчьи выть...
— Либо съедену быть, — шутливо добавил Захар, довольный, что все обошлось благополучно.
Из сеней в избу вошел лесник.
— Хибетка где? — спросил Иван.
Трофим молчал. Мимо окна верхом на резвой лошаденке бойко проскакал вслед конной ватаге Хибет.
Захар проводил его взором и стал разуваться.
— Ложись, Иван, зря от тебя беспокойство, — сказал лесник и полез на полати. — Почивай, Захар Андреич, не тревожься. Я тебе говорю, спи спокойно.
— Спать-то спи, да глаз не смыкай... — ворчал в темноте Иван.
— Храпи, Низовка!..
В избе затихли.
Лесник поворочался на полатях.
— Наше место свято, — усмехнулся он.
Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.
Отзывы
