Часть 1. Глава 2. Таш-Кушак

30 января 2022 05:29

149

0

Книги о Белорецке и р-не Могусюмка и Гурьяныч

Главный редактор

   На другой день солнце перевалило за полдень, когда взмыленные, уставшие кони затащили тарантас Захара на вершину хребта под самые утесы.

   Отсюда видно далеко вокруг. Внизу прогалины зеленели лугами, а дальше во все стороны тянулись бесконечные горные кряжи, сплошь поросшие дремучим краснолесьем. Только каменные венцы хребтов белеют над тайгой.

   — После ненастья-то как выведрило... — обвел рукой небо Иван.

   — А ну, остановись, — тронул его Булавин.

   У него ноги затекли от сидения, и захотелось пораз­мяться.

   По вершине хребта на много верст сплошным каменным поясом простерлись отвесные обнажения известняков. Баш­киры в старину так и назвали весь хребет: Таш-Кушак — Каменный Пояс. Через узкий естественный пролом в ска­лах проходила единственная дорога из города на завод. Около въезда в него под крутизной, в сырой тени угрюмого гребня и стала тройка.

   — Обожди, Иван, я на Каменку испить схожу.

   — Смотри-ка там... Михайло-то Иваныч в малинниках, поди, уж дожидает! — крикнул вдогонку кучер.

   Встреча со зверями неподалеку от большой дороги в те времена на Урале не была редкостью.

   Захар полез с дороги в чащу. Сначала он шел по высокой и густой траве, влажной от вчерашнего ливня. Полуденное солнце высушило деревья, но земля еще была мокрой и топ­кой, как болото. Кое-где попадались вывороченные бурей лесины. Ураган с бешеной силой свирепствовал вчера здесь, на вершине хребта.

   Дойдя до приметной скалы, стоявшей особняком от греб­ня, как каланча у заводской церкви, Захар обогнул ее и забрался на россыпь. Это и была Каменка, широкая «ка­менная река» — лавина обломков скал, задавившая полосу хребта от венца до подошвы.

   Захар по шуму воды отыскал скрытый под россыпью падун и, прыгая по замшелым плитам, двинулся вверх. Вскоре он достиг глубокого провала меж тусклых розовых глыб. На дне его бил родник и ускользал под камни к не­видимому потоку, таинственно и глухо бурлящему где-то в глубине россыпи.

   Булавин осторожно слез и, утвердившись на шершавых каменюках, стал пить и умываться. Тут до слуха его явст­венно донесся стук копыт и крики: «Что за чертовщина, — подумал Захар, — откуда тут люди взялись?»

   Он осторожно выглянул из провала и осмотрелся. На обрывистом выступе гребня, как раз над Захаром, появился смуглолицый всадник в белом башкирском кафтане. Захар узнал его. Это был Могусюмка. К нему подъехали двое вооруженных башкир в мохнатых шапках. Один из них протяжно заклекотал. Все трое некоторое время всматри­вались в даль, переговариваясь между собой.

   Из леса ответил рог. Всадники резко завернули коней, зарысили над обрывом по каменному гребню Урала и вскоре скрылись за скалами. А с другой стороны за россыпью, в чаще затрещал хворост, послышались голоса.

   Захар торопился к тарантасу. Чтобы не выказывать себя трусом, он вылез из провала и пошел по россыпи, время от времени перепрыгивая с камня на камень.

   «Нет, быть не может, чтобы они на меня напали. Разве только не узнают?» — подумал он и поежился, чувствуя, что, не разобравши, могут влепить заряд в спину. Тут он быстро перебежал по россыпи и спрыгнул в чащу. Разыскал свой же след и по примятой траве пошел к дороге.

   «Якорь его задери! Могусюмка у самой дороги стоит. Как бы не пограбили мои товары. Чем черт не шутит. Друж­ба дружбой, а табачок врозь. И ежели попадет им мой Санка с товаром, как бы не быть худу. Ведь раз на раз не приходится».

   Захар вылез из зарослей на дорогу как раз в том месте, куда глядел, ожидая его, ямщик.

   — Ну, Иван, давай погоняй! — сказал он, проворно залезая в кузов. —Трогай, да шибче.

   — Эй, вы, эй, пошли!.. — подхлестывал кучер пристяж­ных.

   Отдохнувшие лошади весело побежали по ровной дороге в ущелье. Черные, изветренные утесы, обросшие мхом и ли­шаями, повисли над головой. Через пролом выехали к дру­гому склону. За грядой лесистых холмов стал виден завод.

   Ярко синел просторный пруд, виднелись плотины с бе­лыми водопадами, избенки рабочих. У моста густо дымит почерневшее от времени кирпичное «плавильное заведение» в две печи. За прудом, у нижнего поселка, на взлобок соп­ки — деревянная церквушка с отдельной звонницей.

   Верхнего поселка, где живут Булавины, за ближним лесом не видно...

   — Ну, слава богу, скоро и дома, — молвил Иван.

   — Обожди хвалиться, не доехал...

   — Да уж тут рукой подать. Сколько мы с тобой, Андреич, отмахали?

   — Да ты поторопись, Иван, поторопись.

   Кучер подергал вожжой, помахал кнутом.

   — Да, путь далекий... Бог милостив, авось, целы-здоро- вы домой воротимся. Довезу тебя, да подамся в Низовку. Давненько дома не был... Обозных дожидать не буду.

   — Не боишься?

   — Под Ломовкой кого бояться! Лихие люди нашу де­ревню объезжают... Конокрадов сами ловим. Лошадь про­падет— наши низовские под водой сыщут. Нынче и не слы­хать, будто бы потише стало на нашей дороге. Да и Низовка теперь не та, что раньше. Мужики ружьями обзаводятся. Только ружей хороших нет: не продают нигде. Да и народу прибавилось: богачи у нас работников держат.

   — А башкиры батрачут? Мне Акинфий сказывал: баш­киры к нему нанимались.

   — Есть и башкиры, но более заводские. Завод-то ведь, вот... Я мальчонкой был, так он с той поры все одинаковый стоит. Народу прибавляется, а работа все та же. Парни-то и идут к низовцам в батраки. Да... Низовка растет, бога­теет. — Он щелкнул кнутом по оводу, впившемуся в холку коренника, потом сел на облучке боком. — А тебе, Захар Андреич, надобно бы лавку открыть у нас. Что твой Санка? Ну, заедет перед праздником. Покуда малец-то распряжет лошадь, да объедет Низовку, да прокричит во все избы, что торговец приехал, — ан, товару-то и нету... После за всякой мелочью низовцу опять в завод на базар собираться.

   — Народ у вас, Иван, неладный, — хитро сказал Була­вин. — Мне еще отец покойный заказал беречься, как поеду торговать с Низовкой.

   — Что ты, Андреич, да разве отцова торговля тебе при­мер! Старик, царство ему небесное, слова худого о нем не скажу, хороший был человек, но против тебя куда мельче в торговом деле. Ему лавкой хозяйничать, а .твое дело — магазин! А про низовцев напраслину несут. Нет, чтоб ос­мотреть нашу жизнь толково, понять, как она течет, как это деревня обзаводится скотом, конями. А урман корчуем, пашни на диких угорьях пашем, лесовщину рубим... уголь жгем... Но, конечно, уж зато за свое добро подеремся, не трожь...

   — А донской год, сказывают, косняков сгубили. Это дело, за свое добро стоять, а проезжего в куль, да в омут.

   — Напраслина, Андреич! Лонской год ничего такого не было. Давно этот грех, конечно, был когда-то, не скрою, переходца сибирского порешили. Ну, да то человек разве? Такая зверина. Он тебя в урмане-то сам за ломаный грош убьет. Да и давнина-то это стародавная. А про ярославцев зря толкуют. Они сами кого хошь обидят! Ну, дело молодое, маши ребята разбаловались, да и шибанули их... Только все обошлось. Заказали им стороной ездить. А чтоб не забыли заказа, отвезли в деревню да при народе маленько посте­гали...

   — А товар отняли?

   — Да какой же у них товар! Кольца, ножи да косы. Одно слово, что товар. Пятеро купцов на пустом возу товар везли...

   — Что же с тех пор косняки в Низовку не заглядывают?

   — Все равно бывают, везут! Приедут, нашумят, на­кричат, а после скот падает, коровы дохнут... Ехали как-то великим постом трое. «Откуда?» — спрашиваем. «Елабужские, — говорят, — синильщики, едем к башкирам холсты красить». — «А где же куб у вас, в чем синить-то будете?» — «Куб, — говорят, — у нас еще с прошлого лета у башкиров остался. Там вся красильня». Ну, и не стали мы их задевать.

   Не согрешили в великий пост. Ан после, язви их в душу, мор на скотину напал. Напустили! Вот и не трогай их в другой раз! Знаешь, переходцы всякие бывают. Иной только зовет себя торговцем и разговором на офеню похож, а в самом деле вор, конокрад или с дурным глазом, или болезнь у его на лошади. Нечистый-то дух тоже не дремлет! Оттого, Андреич, нам полный расчет иметь своего купца, чтоб чужие мимо Низовки не шатались. Мы бы их живо отвадили. Есть, конечно, и в Низовке охотники торговлю открывать. Только дело это неспособное, какие они торгаши! Да и собираются долго. Вот один из ярославцев у нас на богатой девке женился. Смотри, упустишь, большого дохода ли­шишься... — Старик отвернулся и стал править на переезде через ключ. — Думай, Андреич... Санка твой сколько ни ездил к нам, цел остался. Расчет у нас лавку ставить.

   — Обдумаю, после в Низовку заеду, на месте потол­кую со стариками.

   «Дернуло Могусюмку не вовремя бродить возле трак­та,—думал Захар, —Долго его не было, а нынче опять объявился. Конечно, ежели у них, как Трофим говорил, промеж себя неспокойно, то обоз пройдет, хотя случиться может всякое. Надежда на Санку с мужиками. Я еще по­думаю, да, может, найму людей, да сам выеду обоз встре­чать. Могусюмке мой товар не надо бы трогать. Он в лавку ко мне ходит, хорошо мы с ним обходились. С Санкой они чуть не приятели, и меня он знает».

   ...Однажды летом в магазин Захара явился Могусюмка. Он высокий, смуглый. Вошел и уставился как вкопанный на товары. Санка заметил его и учтиво спросил:

   — Чего вам показать?

   Башкирии помолчал и, склонив набок голову, пригляды­вался к штуке дорогого малинового шелка. Приказчик снял её с полки и развернул чуть ли не во весь прилавок.

   У Могусюмки глаза блеснули. Лицо его, круглое, доб­рое и серьезное, зарделось.

   — Сколько аршин отрезать? — весело спросил Санка.

   Могусюмка посмотрел на приказчика, потом на Захара и задумался, наморщив лоб. Вдруг он повернулся и спокойно пошел из лавки: видно, был не в духе.

   — Эй, стой, обожди! — крикнул Санка. Бойкий торгаш, он никого не боялся, когда имел хороший товар под рукой, и не желал упускать случая познакомиться поближе с Могусюмкой, чуя, что дружба с ним пригодится. — Поди-ка сюда! Да иди, иди, подходи, не бойся. Акша йокх?

   — Йокх! — решительно ответил Могусюм и покосился на шелк. В добром и кротком на вид башкирине трудно было угадать отважного удальца.

   — Ну, ничего... Мы тебе желаем уважение сделать, как много слыхали про тебя. Я тебе отрежу материи, а деньги, когда будут, привезешь или передашь мне через своих. Ты только посмотри, ну, посмотри, какой товар! Якши, что ль?

   — Ладный! — мотнул головой башкирин.

   Санка отрезал конец в аршин десять, свернул, подал:

   — Держи, скоро бусы привезем, кольца... Приходи бабе выбирать...

   Так и отпустил Санка на свой риск десять аршин мали­нового шелка. С тех пор Булавин не видал Могусюма. «Не может быть, чтобы обманул он приказчика... Ну, да бог с ним! Это, может, и к лучшему».

   Начались заводские пашни.

   — Нынче заводские тоже больше хлебов засеяли. Прошлый-то год на этой поляне пустошь была, — заговорил Иван.

   — А у вас больше сеют?

   — У нас больше. Хотя сказать, что много, нельзя. Вот нынче в степи повидали с тобой хлеба!.. Недаром степной хлеб дешев...

   Низовцы не только пашут землю, но и рубят лес, для завода и промышленников возят руду, осенью жгут уголь в огромных «кучах», а зимой возят его в коробах на завод. На низовских богачей батрачат башкиры. Заводская бед­нота ищет в Низовке кусок хлеба, трудится там за харчи.

   По манифесту и по новым законам бывшие горнозавод­ские крепостные делились на два сословия: на мастеровых и сельских работников. Крестьяне окрестных деревень, Низовки и Николаевки, в недавнем прошлом такие же кре­постные, как и заводские, записаны были в сельские. Они стали пахотными крестьянами и получили у завода землю в аренду. Появились в Низовке богатенькие. Некоторые низовцы стали кабалить башкир. Некоторые искали золо­тишко, зимой ходили на лис и на белок. Были богачи, кото­рые все это старались скупать, чтобы перепродавать.

   Заводские жили похуже низовцев.

   После манифеста они не хотели принимать уставную грамоту, по которой следовало «мастеровым» платить за землю, считая землю эту своей собственностью. Земля нужна была им прежде всего, чтобы косить сено и кормить скот. Почти все пахали, сеяли хлеб, и это было большим подспорьем. Деньги, даже самые малые, были в те времена редкостью в кармане заводского. Объявили, что придется ему самому платить за покосы и за пашню и даже за ту землю, на которой стоит усадьба. Правда, объяснили, что за землю надо отрабатывать на заводе.

   Начались волнения. Завод встал, люди не выходили на работу. Только домна дымила, как и прежде.

   Шли разговоры в народе, что надо бросать старые места, уходить в степь, в орду или к князьям-башкирам или к ка­закам, там пахать землю, а мастерство бросать: оно никому, видно, не нужно.

   Но вес же народ остался на месте, не покинул родного завода. Лишь немногие ушли. Но завод стоял, и народ вол­новался, пока управляющий не объявил льготу заводским. Им разрешили два года пахать и косить те участки, что за­нимали они издревле. После этого все стихло... Завод зара­ботал. Потом эту льготу продлили еще на несколько лет.

   — А я, Захар Андреич,— повернулся Иван на облучке.— на старости лет жениться надумал... На Агафье Косаревой... Мужик-то у нее уж два года как помер, а баба еще подходя­щая. Нынче вернусь — свадьбу сыграем.

   — Низовская? — спросил Захар.

   — Как же, наша деревенская,— с гордостью проговорил Иван.

   — Тебе лет-то сколько?

   — Шестой десяток. Да ведь, сказывают: годы — не уро­ды... Ты не гляди, что у меня борода седая. Ребята женаты, отделены. Сам хозяин.

   Сзади послышался топот копыт. Захар встревоженно обернулся. По дороге скакал конный башкирин. Он быстро приближался. Это был здоровый парень в домотканой ку­бовой рубахе и в круглой мохнатой шапке. Он поравнялся с тарантасом и спросил Булавина:

   — Большая лавка на заводе, ты хозяин?

   — Я хозяин,— насторожился Захар.

   Иван остановил лошадей.

   — Могусюм догонять велел,—Он достал из шапки коше­лек, туго набитый, и протянул Захару.— Бери, твоя лавка другой мужик есть, приказчик, что ли. Могусюмка говорил— ему отдай...

   Захар расстегнул кошелек. Там были большие серебря­ные рублевые монеты. Могусюмка прислал много денег, го­раздо больше, чем стоила материя.

   — За что это ему? — спросил Иван.

   — Могусюмка долг прислал, так, что ль? — обратился Захар к башкирину.

   Тот кивнул головой, ударил ногами свою бойкую, горбопосую кобыленку и во весь мах поскакал обратно. Потом, обернувшись, осадил коня и крикнул по-русски:

   — Эй, прощай!

   — Прощай!—отозвался Захар, приподнимаясь в таран­тасе.

   Башкирии ускакал. Тройка снова двинулась. Вдали за березами показались избы.

   — Только денег-то тут больше, чем надо...

   — Видно, разбогател разбойник. Ты, Андреич, выброси кошелек-то. Не дай бог хозяин найдется... Знаешь, ведь их дело такое...

   — Как это ты, Иван, башкир боишься? Разве у тебя у са­мого нет друзей-башкир?

   — Пошто боюсь! Есть у меня друзья, ну так то шигаев- ские, соседи... Изятка, Вахрейка, Кунабайка!

   — А ты думаешь, шигаевские с Могусюмкой не ходят? Хибеткин-то отец и ваши-то шигаевские — родня. А Хибетка, видать, Могусюмкин джигит.

   Иван приумолк. Он кое-что знал, но помалкивал. Он на кордоне более беспокоился за купца, чем за себя.

   «Значит, видели нас, как мы проезжали,— подумал про себя Захар,— но не тронули. Тогда и обоза не тронут». И проговорил вслух:

   — А все-таки Санка мужик со смекалкой...

   — Как же, при торговом деле,— отозвался Иван.

   Захар знал, что среди бедноты башкирской считается Могусюмка не разбойником, а удалым защитником народа. Много разных рассказов ходило про него.

   «Гордый он! Свой характер выказывает: мол, не понимай обо мне плохо!»

   «Может, понял, что струсили мы, что боюсь я за свой обоз, и вот пожелал показать, что совсем не разбойничает, что не надо бояться».

   — Вот бы дружбу завести с таким человеком,— сказал Захар.

   — Что ты!—отозвался Иван.

   — А чем же плохо?

   — Твое дело: я бы не рискнул.— И добавил как бы в оправдание: — А у нас соседи славные, так почему бы не дружить.

   — А я слыхал, вы у них землю отымаете?

   — Не затрагиваем, напраслина! Дашь ему чая, он на ле­то поляну продаст, сено скосим. Только Акинфий —они жа­луются—обижает. Межу будто показывает не там...— осклабясь, сказал старик потихоньку и виновато, словно боясь, что даже здесь, в лесу, Акинфий услышит. — У него зять — ярославец. Был коробейник, грамотный, а теперь вот второй год женился и поселился в нашей деревне. Они с тес­тюшкой доносы на башкир пишут и возят в город, доказы­вают, что башкиры землей неверно володают.

 Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.