Часть 2. Глава 23. Ночь в Юнусове
27 января 2022 03:58
96
0
Книга: Могусюмка и Гурьяныч - Часть 2. В степи. Глава 23. Ночь в Юнусове
Вечерело. В сумерках расходились из мечети прихожане. По избам зажигались огоньки.
Султан Мухамедьяныч после вечерней молитвы отправился домой. Переходя дорогу, заметил, что возле ворот его дома у коновязи стоит добрый рослый конь.
«Еще какой-то гость?» — подумал Темирбулатов, оглядывая седло с увязанным к нему чепаном. Конь был мокрый,, дышал тяжело: по-видимому, всадник ехал издалека и спешил. Султан вошел в калитку. На заднем крыльце старого дома, стоявшего в середине двора, там, где первая жена Султана, уже немолодая, Гюльнара готовила себе на костре пищу, сидел рослый худой башки- рин в темном бешмете и рыжей шапке, с ружьем. Гость встал с крыльца и почтительно поклонился хозяину. На лице у него был глубокий шрам.
— Ах, это ты! — Султан узнал приезжего. — Ну, пойдем в дом, гостем будешь, — пригласил он. — С какими вестями в нашей стороне?—спросил Темирбулатов по- татарски.
Среди богатых башкир умение владеть татарским языком считалось признаком образованности. Темирбулатов же, внук татарского купца, любил блеснуть перед неграмотными единоверцами — бедными охотниками и скотоводами — умением говорить по-татарски.
— Вести разные, есть до тебя большое дело.
Султан не подозревал приезжего в дурных помыслах, но на всякий случай надо быть осторожным. У него под рукой всегда были крепкие ребята — работники. Он кликнул одного из них. Вошли в избу. Слуга зажег свечу, предложил гостю табурет.
— Слава аллаху, благополучно добрался до тебя, Султан-ага, — сказал Сахей. Он снял с плеча ружье и поставил его в угол. — Как ты поживаешь? Все ли благополучно у тебя?
— Слава аллаху, живу трудами и молитвами!
Разговор вели на разных языках: хозяин говорил по-татарски, а гость по-башкирски.
— Откуда? — спросил Темирбулатов.
— Из Бурзянского урмана.
Темирбулатов пристально взглянул в лицо собеседника.
— Когда ты расстался с ним?
— Сегодня утром.
— Где же он?
— Близко, — низко поклонившись, сказал гость торжественно. — Рахим велел спросить, можно ли к тебе приехать? Он на Соленом Лосином логу ответа ждет... Сам я тебе ничего не могу сказать.
— Это понятно, — сказал Темирбулатов.
— Рахим новости тебе сам расскажет.
— Он один приедет?
— Со мной.
Султан снял нагар со свечи, вытер пальцы о полу кафтана, усмехнулся.
-— Так поезжай, скажи, можно. Да не держитесь так, словно мы делаем какое-то незаконное дело. Ко мне можно всегда приехать, в любое время. Я не стыжусь знакомых. Совсем не надо ждать, когда наступит ночь. Меня все знают, и вы с Рахимом можете не бояться.
Сахей смутился и что-то хотел сказать, но Султан перебил его:
— Будьте здесь нынче ночью. До лога недалеко, скачи туда, и пусть Рахим сейчас же приезжает. Я ему буду рад.
— Ярыр, ярыр, — тоже хвастнул на прощанье татарским словцом гонец и, довольный, что выполнил поручение, стал прощаться.
Темирбулатов еще раз строго сказал ему, что не надо прятаться и что напрасно задержались, нужно было приехать днем, но уж раз так получилось, то не ждать же утра. Пусть Рахим приезжает ночью, только не стучит громко: двери на крыльце будут открыты и работник станет ждать.
Через некоторое время слышно было, как захлопнулась калитка, как под окнами забрякали кованые копыта, сначала медленно, потом чаще и чаще, и, наконец, дробный стук их стал стихать и замер вдалеке.
* * *
Весной этого года, вот так же вечером, под окнами Темирбулатова дома появился всадник. Лошаденка у него была на вид плохонькая, но, как сразу определил взглянувший в окно Султан, выносливая. Всадник в оборванной одежде. Когда он вошел, Султан рассмотрел его лицо и понял, что это один из южных степняков, выходцев с великих рек Востока, из оазисов, из древних государств, расположенных далеко за сыпучими песками. У него был крупный горбатый нос и блестящие черные глаза, резко очерченные губы, острое лицо и почти черная от загара кожа, со светлыми бороздками в глубоких морщинах. Он чем-то походил на старшую жену Султана, уже постаревшую Гюльнару, которую бай когда-то купил далеко за степью, в тех краях.
Рахим привез ему письмо от знакомых купцов из кир- гиз-кайсацкой степи. Они просили оказать Рахиму всемерное содействие в том деле, с которым он обратится. Трудно было придумать что-нибудь более неприятное для Султана. Речь шла не о торговле. Дело было опасное. Султан понял, что это шпион, посланный под видом странника. Рахим говорил по-татарски и по-башкирски, а сам из Хивы, как он уверял, потомок башкир.
Но у Султана дружба с русскими! Он на отличном счету у начальства, сам губернатор жал ему руку , на выставке. На миг Султан озаботился. Потом улыбнулся ласково. Он сказал Рахиму, что был бы очень рад помочь ему.
Темирбулатов был связан знакомством со многими людьми на Востоке, славился как правоверный. Он понял, что нельзя отвергнуть просьб, изложенных в письме.
Султан был из тех людей, которых огорчение и забота через некоторое время делают еще сильней. Он умел извлечь выгоду из всякой рушившейся на его голову неприятности. Он провел вечер в разговорах с Рахимом, в расспросах о Востоке, о том,<какие взгляды там на политические события. Рахим уверял, что положение России очень плохое, что все страны против неё, что Англия и
Турция заодно, что теперь, после поражения России в прошлой войне, весь мусульманский мир воспрянул духом. Султан спросил, что делается в Турции и Хиве, что там говорят, какие на что цены.
Султан — человек дела. И как торговец и промышленник, он желал выяснить, каковы силы у тех, кто хочет войны против России.
На другой день, поутру, Султан обдумал все, сидя в одиночестве. Очень может быть, что Англия и Турция будут воевать. В степи волнения. Об этом он слыхал. Отказать Рахиму в помощи прямо нельзя. Может случиться, что Россия потерпит поражение, хотя в это плохо верится. Нечего гневить аллаха, и при русских живется хорошо, даже, может быть, посвободнее, чем под ханами за степью, где никакой законности и где купцам нелегко.
Но тут же явились и другие соображения. Приезд вестника с Востока и то уважение, которое выказано, тон привезенного письма — все это глубоко его тронуло. На Востоке была память о нем, надеялись на него. Время тревожное. Дерзкое завоевание русскими Бухары, видно, возбудило весь мир.
«Но все же глуп этот Рахим! Они глупы там, на Востоке! Глаз у них нет! Ничего они не понимают».
«Я только сделать вид могу, что их поддерживаю, чтобы не терять кредита на востоке. Вот что значит иметь дело с иностранцами — тюркского племени. Они России не знают. Но они богаты и за свое богатство требуют, чтобы я следовал им. Не тут-то было! Султан верный российский подданный!»
«А что, если в самом деле произошли бы перемены? — на миг подумал Султан. Мысль эта была отравляюще приятна. — Я не был бы простым купцом...»
«Все богатства огромной страны, которые захватывают сейчас промышленники, стали бы моими». Теперь он знал, чем богата эта земля и как добывают золото, железо, медь и другие руды.
И все же он помнил про силу русских и знал, что действовать и помогать Рахиму надо лишь для вида. Поэтому, не смотря на вспыхнувшую жажду власти и богатств, он должен быть осторожным. РаЛш не поднимет бунта. Об этом и речи нет. Ждать войны, но ждать в полной верности русским.
Султан решил не держать гостя у себя. Ему нужны сведения о русских — пусть идет в город. И пусть побродит по северным башкирским землям, осторожно поговорит с людьми.
Но вскоре в уме его созрел новый план. Ведь на севере Могусюмка!
Султан был смелый человек, и всякому другому дела его представлялись бы совершенно запутанными, но сам он отчетливо знал, как надо действовать.
«Могусюмка храбр и отважен, — полагал он. — Храбрость, если рассудить как следует, — это тоже богатство. А богатства должны стекаться в руки богатых, и всеми богатствами должны управлять хозяева. Храбрый человек глуп, если он один и если он только храбр. Рано или поздно ему сломят голову. Долг умного человека воспользоваться этой храбростью и найти для нее цель. Храбрость — это тоже товар, и ее надо уметь купить и продать и пользоваться благами от нее умело и с выгодой».
Султан решил, что Могусюмку надо «приспособить к делу», или, как говорят русские, «сделать коммерцию» из его храбрости.
Башкирская беднота считала Могусюма благодетелем. Если действительно когда-нибудь случился бы бунт, его можно со временем сделать настоящим вожаком, люди пойдут за ним.
Султан сказал, что желает дружбы с Могусюмом ради дела веры, так понял его и Рахим. Но Султан втайне желал совсем другого. Давно уж он намеревался завести дружбу с каким-нибудь отчаянным сорвиголовой, у которого были бы товарищи, который мог бы служить семье Темирбулатовых, пользуясь их поддержкой. Могусюм казался ему самым подходящим человеком. Но не так легко его подчинить. Просто за деньги идти и грабить караваны соперников Темирбулатова он не согласился бы. Даже говорить с ним об этом нельзя... Теперь, когда Рахим явился, есть предлог и цель, есть и опытный краснобай-проповедник. Если же ничего не будет — станем учить детей любви к аллаху.
А дружба с Могусюмкой пригодится. Можно было бы самому губернатору похвастаться, что Могусюмка раскаялся, даже выпросить прощение для Могусюмки. Будет ли на свете союз крепче: купец и храбрец, деньги и кинжал! Никто не устоит против такого союза!»
«Но кто поможет Рахиму все сделать? Где скроется он?» — размышлял Султан, решив отправить на север вестника из Хивы. Друзей, мулл, купцов там не мало. Но Султану пришел на ум один из его русских приятелей — Акинфий Ломовцев из деревни Низовки. Это человек, ненавидевший начальство и очень хитрый. Однажды, когда Султан ночевал у него, он жаловался на притеснения, что староверы недовольны, что им хуже, чем мусульманам: «Магометанам никто не запрещает молиться по-своему, а пас все утесняют, вечные придирки. Вот слыхал я в свое время, наши уходили в туретчину, и, говорят, славно живут там до сих пор... В старину ходили наши и в Австрию и в Сибирь».
Сказано это было в досаде, но в то время, когда шел слух о войне с Востоком. Султан запомнил этот разговор. Он решил: пусть Рахим поживет некоторое время у Акин- фия, и написал письмо Ломозцеву, что к нему едет купец.
Никто нс заподозрит заезжего татарина, живущего в русской деревне, в том, что он проповедует священную войну и шпионит в пользу турок.
...Теперь Султана очень занимало, сумел ли Рахим сговориться с Акинфием, пожелал ли Могусюмка стать пашой?
Султан думал сейчас и о другом. Надо продавать соседние земли. Пора! Сселять нукатовцев! Этого хотят промышленники, и это выгодно. Дело сулило огромные барыши. Султан продавал землю общины и приобретал эту же землю как член акционерной компании. Одно общество разорялось, другое богатело. Султан становился чем-то вроде владетельного князя, которому постепенно подчинялись все горные и степные восточные башкиры. Он обдумывал, Как лучше поступить:
«Может быть, Рахим и тут будет кстати? Он может объяснить народу, что вынудили продать землю.
Все же предстоящий приезд Рахима тревожил.
«Да тут еще исправник: мол, явились турецкие эмиссары. Знает! Кто донес? Конечно, свои башкиры... Народ у нас ненадежный...»
Рассуждая так, Темирбулатов готовился к встрече с Рахимом. Он снял с вешалки простой бешмет, опоясался сыромятным ремешком, пошел во двор, разбудил работника Афзала, самого верного своего человека — низкорослого, плотного татарина, и велел сходить ему за своими родичами: Гильманом и Гулякбаем Темнрбулатовыми.
Не успел Афзал собраться, как у ворот застучали колеса.
«Что это он, неужели на телеге приехал?» — недовольно подумал Султан, но в это время в темноте за забором раздался голос исправника:
— Стой, тпру! Приехали!
Афзал открыл ворота, и во двор заехал тарантас.
— Вот я и прикатил,— вылезая из него, заявил Иван Иваныч.— Шалишь, любезный, я исполняю обещание в точности, и раз сказал, что заеду на обратном пути, то уж так и поступлю обязательно!
— Очень рад видеть вас, Иван Иваныч!
— Нет, что-то ты будто не очень рад, как-то кисло меня встречаешь. Может, ты кого-нибудь другого ждал?
— Да, действительно, ко мне должен один человек заехать. Но тем более я рад вам. Ведь, как вы знаете, я от вас ничего не скрываю.
Султан счистил с исправника клочья сена, которого урядник навалил в кузов, чтоб помягче было.
— Милости прошу, дорогой, очень рад, будешь ночевать у меня,— как бы невзначай, переходя на «ты», продолжал Темирбулатов.
— Ну, знаешь, мы гнали вовсю. Я и то, братец, рассудил, где у этих чертей ночевать стану в деревне. У них там вонища, мерзость. Я так решил, что нынче сплю у тебя.
Вошли в дом.
— Ну как съездили, Иван Иваныч?
— Плохо, братец, ужасно, просто невероятно,— говорил исправник. Сегодня он был трезв.— И что это за народ ваши башкиры. Живут как голодранцы. Ты, любезнейший, только рассуждаешь о помощи: мол, благодетельствую народ, строю мечети, мальчишек молиться учу. Черта ли им в твоих молитвах, когда им, братец, жрать нечего! И тебе не стыдно, что исправнику приходится объезжать деревни, определять, какие поступки совершены, кем бы, ты думал, совершены? Мертвецами. Да, да, любезнейший, мертвецами-с!
— Не понимаю, Иван Иваныч, прости, глуп, видно, стал, не понимаю...
— Не понимаешь? Как же это ты, братец, не понимаешь?.. Должен бы понимать, не маленький...
Султан выставил на стол штоф и закуску.
Осушив бокал, Иван Иваныч закусил бараниной и снова заговорил.
— Приезжаю я в деревню Кизильскую. Там у них драка произошла на прошлой неделе. Из-за пустяков дело дошло до поножовщины... Приехал и сразу же требую представить мне виновника и пострадавших. Понимаешь, требую. А ваш башкирский старшина, братец мой, такая бестия, ухмыляется. Я, Султан Мухамедьяныч, человек горячий, неуважения не переношу, не могу терпеть усмешек, непочитания чина... Я ему по морде... «Что ж это,— думаю,— за безобразие? Это ж не крепостное право!» Ну, нагнал на него страха. Опять требую... Бабай, видимо, образумился и объясняет, что, дескать, спор прекращен, так как пострадавший помер с голоду, а виновник опух по той же причине. Черт знает, что там делается в деревне. Голод, скота нет, жрать нечего, народ мрет. Экое безобразие!.. Пошел я к виновнику сам. Изба у него плетеная, как вигвам у индейца, ребятишки есть просят, хватают меня за мундир, за штаны... А сам хозяин еле жив и распух, раздуло ему брюхо, как турецкий барабан. Так допроса и не сняли... Коего черта с него возьмешь? Вот, братец, какая оказия! А все твоя вина.
— Помилуйте, почтеннейший, в чем же моя вина? Ведь вы же сами, Иван Иваныч, говорите, что башкиры лодыри, чем же я провинился?
— Султан Мухамедьяныч, я человек свой, ты передо мной дурачком не прикидывайся. Я тебя насквозь вижу. И не угощай меня больше. Сегодня пить не хочу. Ты тут по округе всех сородичей как липку ободрал.
Вошел урядник.
— Ну-ка, Тимофеич, дербалызни.— Исправник калил ему стакан водки.
Урядник разгладил усы, перекрестил рот, крякнул, вытянул губы дудочкой и, захватив двумя пальцами стаканчик, мигом осушил его до дна.
— Покорно благодарю, ваше высокоблагородие...
— Иван Иваныч, где позволите стелить вам на ночь?
На свежем воздухе, братец! Знаешь, предпочитаю сеновал или там что-нибудь в этом роде... Люблю запах сена, природу и все такое, так что ты мне, пожалуйста, прикажи стелить на свежем воздухе, а то я этих ваших изб не переношу.
Хозяин вышел распорядиться о ночлеге для Ивана Иваныча. Сходил в старую избу, поднял двух старух — служанок первой жены. Гюльнара сказала, что и где надо взять, чтобы устроить гостей. Служанки отправились на сеновал стелить постели.
Прогуливаясь по двору, Темирбулатов время от времени заглядывал в окно. Там при свете свечей исправник и Тимофеич сидели за столом и разговаривали.
Вернулся Афзал с Гулякбаем и Гильманом — родичами бая. Султан провел их на задний двор. Все четверо долго совещались, потом Гулякбай и Гильман вошли в избу, а Афзал отправился за ворота.
Султан залез на сеновал, посмотрел, как застланы постели. Ему хотелось угодить Иван Иванычу, и он велел одной из старух пойти к молодой жене Зейнап, попросить у нее одно из шелковых одеял.
Старуха вернулась сердитая и без одеяла. Султан понял, что молодая жена недовольна. Он уж не впервой замечал, что между его женами нет мира и что две старшие жены не любят свою молодую соперницу. Видно, Зейнап решила, что
Султан послал за одеялом по совету старшей жены, и поэтому прогнала старуху.
— Ладно, ступай спать,— сказал ей бай.
Султан зашел к Зейнап, сказал ей несколько ласковых слов, погладил по голове.
Через некоторое время он возвратился на свою половину. Тимофеич допил водку и закусывал топленым маслом. Исправник писал, сидя за столом. Темирбулатов и Тимофеич отнесли его вещи на сеновал, а потом проводили туда исправника. Они помогли забраться наверх Иван Иванычу. Урядник стянул с него сапоги и сам устроился рядом.
Убедившись, что гости улеглись, Темирбулатов посадил Гильмана во дворе на всякий случай, чтобы знать, если они станут подглядывать. Гулякбай сел за перегородку рядом с той комнатой, где предстояло беседовать с Рахимом. Султан задернул вход туда занавесью. Афзал сидел на крыльце, поджидая гостя.
Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.
Отзывы
