Книга: Могусюмка и Гурьяныч - Часть 3. Зимняя буря. Глава 37. Бунт
Еще ранним утром на почерневшем от дождей сливном мосту, там, где между намерзших за ночь заберегов грохотали падуны, ходила невысокая старуха. Она одета в темное, просто, сама маленькая, коренастая, со сморщенным лицом, с крупным прямым носом и горящим взглядом темных, глубоко сидящих глаз.
— В евангелии сказано,— говорила она идущим в завод рабочим, останавливая их,— читайте и поймете... машин не надо.
— Здорово, бабка Акулина, — молвил ей кто-то из молодых.
— Молчи! — грозно ответила старуха. — Есть слабые, несчастные, они сами не ведают, что творят. Вот они сидят в гордыне, — показала старуха на контору. — Как вам не совестно, — оборачиваясь туда, кричала она, — я всех вас люблю и всем вам желаю добра, и мне жаль вас!.. Вам гибель идет, несчастье, а вы незрящие.
Как все понимали, бабка толковала про нового управляющего. Старуху знали все. Она человек прямой, набожный и зря говорить не станет. Толкуя про евангелие, проклиная машины и пророча неизбежную беду, старуха весь день ходила по мосту у конторы и у заводских ворот, время от времени собирая вокруг себя толпу людей.
Инженер Верб с утра заметил старуху, с фанатичным видом провозглашавшую что-то, поначалу решил, что это пустяки, что старуха полусумасшедшая, покричит и устанет.
Верб обошел работы, побывал на доменных печах и вернулся в контору, а старуха все не умолкала. Вскоре, сбив целую толпу под самыми окнами, она доказывала, что в евангелии сказано, будто привезут на завод машины и добра от этого не произойдет, что где машины, там у народа не будет хлеба, кто даст машины, тот все и заберет. Ее речи сильно волновали народ. Суеверным людям казалось, что ее устами говорит сама справедливость.
— Земля — божья, — объясняла она. — Люди кормятся с нее. Как же этой землей дразнят нас, как голодную собаку!
Верб удивился, как у нее хватает терпения и энергии. Ни один парламентский оратор не выдержал бы такого напряжения. Складно и красноречиво, не ослабляя тона, с неподдельной яростью старуха говорила и говорила... Верб понимал, что лучше бы прогнать ее, но ее, видно, знают, да и всякое насилие над ней возмутит народ, а положение и так напряженное. Он велел подать шарабан и, чтобы не слушать, поехал в свой дом за реку. Его возмущал становой, уехавший из завода. Видимо, струсил. Проезжая по плотине, он услышал, как старуха кричала, показывая на него: «Он тоже несчастный, сам не знает, что творит!» —и еще что-то — он не разобрал.
«Откуда такая страсть и энергия?» — думал Верб.
Ему пришло в голову, что, может быть, в этих темных на вид, покорных и невзрачных людях действительно скрыты какие-то неразбуженные силы. Пришло ему и другое в голову, что старуха не столь глупа, как хитра. И с умыслом так толкует евангелие, применяя его к теперешней обстановке.
Через некоторое время к управляющему приехал «верховой» Запевкин.
— Беспорядки, Иван Иваныч, — входя в большую комнату с паркетным полом, сказал он.
Верб велел отремонтировать дом управляющего и переехал временно в другой, каменный, низкий, старинный, с паркетом, ' с мебелью красного дерева и хрустальными люстрами.
Дом этот, как белая стена, залег в саду, что над Белой, на скалах, среди столетних берез и лиственниц. С террасы вид на реку, на завод, пруд и горы. Кусты сирени и черемухи скрызают его окна. Строен он сто лет тому назад первыми Пашковыми. Это дом хозяина завода. Обычно он пустовал. Пашковы останавливались тут, изредка приезжая на завод.
— Вокруг старухи сбилась толпа, — кидая на окна взоры, говорил Запевкин. — Рудобойцы бросили работу. Я послал стражника, чтобы вернул их, а они не послушались.
— Говорил становому, что следует задержаться,— сказал Верб.
Управляющий надел куртку, взял пистолет, велел подать к крыльцу оседланную лошадь.
Вскоре он подъехал к плотине.
— Нет больше работы! — кричал Никита Башкирцев, сверкая своими большими острыми глазами. — Баста!
Разговоры о забастовке шли между рабочими еще после схода.
Завидя толпу на плотине и услыхав, что рабочие объявляют забастовку, Верб подъехал к ним.
— Что такое? — спросил он, пуская лошадь прямо на людей, в самую середину толпы.
Рабочие почтительно расступились и стали снимать шапки.
Казалось, все присмирели и порядок был восстановлен.
— Ты кто такой и что ты хочешь?-—спросил управляющий у одного из почтенных, седых рабочих.
— Кричный мастер, Иван Рябов.
— Так это ты подавал жалобу? Ведь тебе отказали. Смотри, теперь ты ответишь! Как ты смеешь возмущать народ своими глупыми речами?
— Чем же он глуп, барин? Зачем ты обижаешь хорошего человека?— спросил Загребин, стараясь быть спокойным. Но голова его затряслась и руки задергались.
— А ну, мужики, именем государя нашего Александра Николаевича... расходитесь! — Верб, желая обратиться ко всем, поднял руку с висевшей нагайкой.
— Постой! — закричал Загребин, хватая поводья его лошади.
Все расступились, не смея поддерживать ни того, ни другого.
— Прочь руки! — властно сказал Верб.
Загребин усмехнулся.
— Барин, не мучай народ! Не мучай!.. Зачем ты нас теснишь? Земли много,. Клок на брата жалеешь.
Верб взял рабочего за руку своей сильной рукой и потянул ее прочь, но тот не выпускал поводьев.
— Позволь, барин, поговорить. Послушай, что просит мир, — дрожащая рука Загребина угрожающе ползла по поводьям. Он смертельно побледнел.
И тут Верб полоснул мужика нагайкой по руке.
Загребин в бешенстве кинулся на управляющего, вмиг стащил с коня и бросил в толпу. Рабочие пытались остановить Загребина. Несколько стражников выбежало из заводских ворот. Верба подняли, а Загребина схватили.
— Бей их, ребята! — сразу же закричали в толпе два- три голоса.
В полицейских полетели камни. Раздался выстрел, потом другой. Толпа отхлынула.
В этот день рабочие на работу не вышли, и не вышли они и на другой день. Только домны дымили по-прежнему. Горновой Кузьма Залавин с подручными не позволял печке «козлить». Если бы домна встала — это бы уж был конец всему.
Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.
Отзывы
