Часть 3. Глава 39. На хребте

24 января 2022 04:04

90

0

Книги о Белорецке и р-не Могусюмка и Гурьяныч

Главный редактор

   — Хибет, — крикнул со скалы Кагарман, — солдаты идут! Нукатовский кузнец бросил свою кузницу и ушел с Могусюмом. Султан указал на него, как на подстрека­теля и бунтовщика, в доме у которого скрывался лазутчик. Теперь он и сам не рад, что ушел, но уж делать нечего.

   Хибетка спрыгнул с лошади и стал карабкаться вверх по отвесу. Потихоньку забрался на венец, залез на верхний камень, нахлобучил шапку и стал всматриваться вдаль.

   День ясный, с утра стоял мороз. К полудню потемнело, но подул холодный ветер. На венце жгло лицо.

   Заснеженные утесы круто ниспадали к долине. Побе­левшие гряды гор тянулись во все стороны, куда только глаз хватал. На горах чернели обрывы каменных гребней.

   Внизу дорога, чуть намеченная в свежем снегу, вилась по склону, спускалась в пустынный лог и чертой пересекала его наискось.

   Хибет прикрыл глаза ладонью; глядеть было больно: снег и солнце слепили.

   — Где, сказал, солдаты идут?

   — Вон, по дороге из лесу.

   Действительно, с «азиатской» — «бухарской» — стороны хребта из соснового леса выползли черные точки. Это сани, в них едут солдаты.

   — Верно, солдаты, — подтвердил Хибет.

   Он спустился вниз, вскочил на коня и поскакал.

   Немного погодя из леса к гребню подъехала группа верховых башкир. Они спешились, полезли наверх. Первым достиг венца башлык. Он с жадностью стал наблюдать приближение войск.

   Внизу по дороге ехало десятка два кавалеристов. Это казаки. Следом двигались пехотинцы на нескольких санях. Оружие блестело на солнце.

   Башлык и его товарищи прятались, за бурелом, в рос­сыпи, залегали меж обломков скал по вершине.

   ...Среди джигитов Могусюма пошли в это лето раз­доры. Началось с того, что башлык узнал, как Бегим об­манул Гурьяна. Могусюм потребовал, чтобы Бегим все рассказал. Бегим уверял, что желал хорошего, советовал Гурьяну принять магометанство.

   — Ты сказал ему, что я его больше знать не захочу, если он веры не переменит, Бегим?

   Бегим не посмел соврать и кивнул головой.

   Агай пал в ноги, умолял простить, обещал быть верным псом, говорил, что не думал, что Гурьян уйдет.

   — До старости лет ты дожил, а ума не нажил.

   По маленькому, сухому, желтому лицу Бегима потекли слезы.

   Зейнап, знавшая про Гурьяиа, зло смотрела на Беги­ма, но попросила простить его.

   — Уходи, уходи, — сказал ему башлык, — я не могу тебя видеть! Я виноват перед другом. Из-за тебя получа­ется, что я его обманул. Твои глаза злые всегда будут на­поминать мне, что я брата покинул.

   — Злые глаза!.. — процедил сквозь зубы Бегим, вы­ходя из дома. Он зло усмехнулся.

   Старик уехал в степь, а когда башлык с женой и това­рищами покинули дом Шакирьяна, — вернулся. Бегим рассказывал сначала Шакирьяну, а потом всем, кого встре­чал, что башлык преступил закон Магомета, поднял руку на правоверных, что Зейнап грешница, которой трудно подобрать муки, так она черна. От башлыка отстали двое джигитов.

   ...А Зейнап жила в горной охотничьей избенке, не­подалеку от Куль-Тамака. Она похорошела и окрепла. Мулла, говорят, проклинал ее. Она не падала духом. Не Султан ее муж. Она всем пренебрегла ради любви — и не раскаивалась. Она опасалась за Могусюмку. Его искали, всюду посланы отряды.

   Могусюмка узнал, что Гурьян жил в работниках на постоялом дворе. Башлык поехал туда, выведал от хозяина и от батраков, что Гурьян ушел в горы. По батрак-баш- кирнн, которому Гурьян велел рассказать все Могусюмке при случае, был в отъезде, повез муку в Стерлитамак, и Могусюмка не узнал главного.

   Башлык возвращался в горы по глухой дороге. Встре­тился ему в тайге полуслепой старик. Башлык слез с коня, поздоровался. Начались расспросы: кто и откуда, куда, зачем едет. Могусюм назвал себя Закиром.'

   Оказалось, что старик из Шигаевой. Башлык ожи­вился. Давно не был он в Шигаевой. А ведь там Абкадыр, а по соседству, в Ахметовой, — Бикбай и сын его Хибет- ка, славный парень, еще зеленый, правда.

   Старик рассказал про недавние события в Ахметовой, как Акинфий захватил землю Бикбая, Курбан хотел помочь Бикбаю, хлопотал, был становой — безобразничал; пороли башкир, увезли несколько человек в тюрьму, в том числе Бикбая и Хибетку.

   Могусюмка поразился: он ни о чем не слыхал.

   Бунтовщиками ахметовских назвали. Свою землю хо­тел отстоять Бикбай. Защищали себя, и теперь сами не рады. Еще хуже стало... А был у нас раньше один человек смелый, который всех мог защитить.

   — Кто это?

   — А ты сам откуда едешь?

   — Из Бурзяна.

   — Так ты должен его знать, Закир. Верно, не раз слыхал про него. Он ваш, бурзянский... Хотя жил на Инзере смолоду, и там его обидели баи.

   — Да кто он такой?

   — Могусюмка! Хороший был человек. Знаешь ли ты его?

   — Могусюмка? — изумился башлык. О самом себе приходилось разговаривать чуть ли не как о мертвеце. Лю­бопытно было знать Могусюмке, что о нем говорят в наро­де.— Да... Я слыхал. Где же он теперь?

   — Был он храбрый - карак. Бесстрашный! Жил в горах. Никто не мог поймать его. Бояре его ловили и казаки — уходил. А теперь, говорят, ушел и передался.

   — Кому?

   — Как кому? Боярам!

   — Не может быть! Он жив и в горах живет.

   — Если бы он был в горах, никогда бы становой так не обижал людей. Раньше все его боялись. Когда наш башлык в горах жил, никто не смел так поступать. А те­перь становой знает, что Могусюмка к ним передался, и не боится.

   — А что бы, по-твоему, мог сделать Могусюмка со становым?

   — Все, что захотел бы. Он не боялся за свою шкуру и наказывал всех, кто виноват. А вот теперь баи дали ему мешок серебра, и он ушел из гор. У него был друг, рус­ский простой человек, он его прогнал. Теперь сам стал бояр и с боярами только дружит.

   — Нет, агай, это неправда! Могусюмка в горы вер­нулся! Может быть, скоро вы все услышите о нем!

   Башлык встал, попрощался со стариком, сел на коня и поехал, оставив собеседника в недоумении.

   ...Упал снег. Наступила зима. Белые березы и белые снега вокруг. Часто думал Могусюм о Гурьяне. Неужели друг его обиделся так сильно, что даже вестей о себе не подает? Даже не сказал, уезжая с заимки, где его ис­кать.

   А через несколько дней явился Хибетка. Парня отпус­тили из Верхнеуральской тюрьмы. Он взял хорошего коня в стаде богатого казака, поехал к Шакирьяну, наслышал­ся от него плохого про башлыка, узнал про Бегима, что уехал к Темирбулатову и что Могусюмка в горах и его скоро изловят. Хибет сказал Шакирьяну, что поедет до­мой. Он примерно представлял, где мог скрыться с женой башлык. Хибетка знал все убежища своего друга и вскоре нашел его верстах в десяти от разрушенного Куль-Та- мака.

   Могусюмка узнал от Хибета, что снова пошли в леса отряды казаков. Проводниками взяты местные башкиры. Хибетка подозревал, что Бегим недаром поехал к Те­мирбулатову. Он тоже многое знает. «Опять предатель­ство!» — думал Могусюм.

   Из-за хребта свои люди дали знать, что идут солдаты по городской дороге и ведет их Султан Темирбулатов.

   — Рад буду встретиться! — сказал башлык.

   Он не желал даться в руки даром, чтобы народ про­должал говорить о нем, как о предателе.

   — Мы погибнем, или нас поймают и повесят, но народ пусть знает, что мы не предатели и не бояре, — так говорил башлык.

   Могусюм узнал, что войска идут усмирять заводских, лишь часть казаков предназначались на ловлю Могусюм- ки. «Я не нашел Гурьяна! Он думает, что я предатель, отступник, а я докажу, что не забыл своих друзей, — решил он. — Пусть заводские узнают, что их враги — мои враги. Гурьян еще придет ко мне, поймет, мой добрый друг, свое­го Могусюмку. Выстрелы наши далеко будут слышны, всюду по Уралу прокатятся, и если погибнет Могусюмка— то за славное дело, и придет Гурьян поклониться праху друга, а не предателя».

   Башлык винил себя и в том, что в свое время на празд­никах бросил в беде Бикбая, уехал тогда от Абкадыра из Шигаевой, не подумавши, что не зря старик так горько жаловался, что землю у него отымут. Но в то же время понимал, что не виновен, ведь он спешил спасти Зейнап.

   Решено было засесть на гребне хребта, где узок пролом между скал, сплошной стеной, поясом тянущихся по вер­шине.

   На хребте было тихо. Только ветер завывал в верши­нах лиственниц. Джигиты расселись над самым проломом, там, где дорога с «бухарской» стороны переходила на «мос ковскую», где по обе стороны ее крутые скалы. Отсюда спускается она на обе стороны в долины.

   Здесь можно кидать вниз камни, бревна, палки и не пропустить даже хорошо вооруженных людей.

   — Может, пушки везут? — пошутил, волнуясь, Хибет.

   — Не бойся, гора крепкая! — ответил Сорока-ка- торжник.

   Он пришел к башлыку вместе с Кагарманом.

   Отряд казаков и пехота в санях постепенно прибли­жались. Похоже было, что несколько одетых в неформенную одежду, едут в санях.

   Внизу все остановились. Видимо, давали отдохнуть солдатам и лошадям.

   Офицеры собрались у костра.

   Когда из долины донеслись крики команды, солдаты забегали. Разобрали ружья, построились в ряды.

   — Выступают!

   — Идут!

   Взвод пехотинцев в башлыках, с ружьями пошагал вперед. К гребню от долины подъем был не крутой, сани ехали порожняком. Только в передних санях кто-то сидел. Солдаты продвигались медленно, увязая в снегу. Верхами ехали трое офицеров.

   — А вон и он, старая собака, — сказал Могусюм.

   Теперь видно стало, что в передних санях сидит Сул­тан. Он любит тепло, как и все пожилые люди, желающие сохранить свое здоровье, любит удобства. Едет он, накрыв­шись ковром и медвежиной.

   — Будем стрелять! — сказал Могусюм.

   — Пусть Султан еще ближе подъедет, — молвил Хибет, обращаясь к русскому, — не торопись!

   Все замерли.

   — Свистни! — сказал башлык.

   — Ну, во имя отца и сына и святого духа. — Сорока снял шапку, перекрестился, сунул в рот пальцы и засвистел.

   Могусюмка приложился. У пролома раздался выстрел, потом другой. Эхо покатилось по хребтам. Пули, камни, бревна полетели вниз, в узкое ущелье. Гребень закурился сизым дымом.

   Солдаты снизу стали отстреливаться.

   Снова грянули выстрелы с гребня. Солдаты отсту­пали.

   Сани внизу остановились. Лошадь легла ничком и билась. Султан лежал в санях. Могусюмка уложил его наповал. С ружьем в руках башлык запрыгал со скалы на скалу.

   Взвод пехотинцев внизу выстроился в каре. Началась перестрелка. Двое солдат черными пятнами распластались на снегу. Пули засвистели вокруг.

   — У них новые ружья, — удивился Могусюм. — Да­леко как бьют!

   Подбежал Хибет.

   — Беда! Беда!.. Идут низовские и ши гаевские. Много их! Казаки с ними. Ахмеровские охотники идут!..

   — Будем уходить, — сказал Могусюм.

   Джигиты бросились вниз. В лесу слышался лай охот­ничьих собак.

   Один за другим джигиты скрывались. Могусюмка слез с гребня, и только сел на коня, как конные казаки проскакали в пролом гребня, и молодой офицер в мундире под распахнутой меховой шинелью крикнул Могусюмке:

   — Бросай оружие!.

   Сорока-каторжник, стоявший здесь же, переглянулся с башлыком и бросил свою кремневку.

   — Куда же нас теперь, барин? — спросил он.

   — На казенную фатеру, — съехидничал подъехав­ший вместе с офицером казак.

   — Эй, ты! Кидай оружие, какой толк в твоем моло­дечестве? — сказал Могусюму молодой офицер.

   — Поди, возьми сам, барин, — на чистом русском языке насмешливо ответил Могусюмка.

   — Взять его! — приказал офицер казакам.

   Могусюмка поднял пистолет и выстрелил в офицера

   Тот, раненный, согнулся в седле. А Могусюмка гикнул и полетел прочь на своем жеребце. Тут Кагарман в общей суматохе стянул в снег раненого офицера и вскочил на его коня.

   Горячий, настоявшийся жеребец Могусюмки и сытый, рослый конь офицера быстро ушли вперед от черной стаи башкирских и уральских казаков. Там, где от тракта отходил проселок, беглецы свернули и на новой развилке дорог разделились: Кагарман поскакал в лес, а Могусюм ка налево к заводу. Под заводом, он знал, дороги паез жены, натоптаны легче уйти, запутать след.

   И вдруг пришло ему в голову, что легче всего скрыться промчавшись прямо через завод, что там у него много друзей, никто не задержит, а следов не останется. Вспомнил он, как, бывало, приезжал на завод, как там встречали его радушно

   Минуя все дороги, по которым хотел он путать следы, вылетел Могусюмка прямо к речке и увидел на другой стороне подправленную новыми хозяевами избу Гурьяныча.

   Гордость явилась в душе башлыка. Он повернул коня, что было силы хлестнул его и поскакал обратно в лес.

Книга: Могусюмка и Гурьяныч авт. Н. П. Задорнов 1937 г.